История 6. Дом, из которого не уходит жизнь

по-разному, но невероятно сильная тяга к родине объединяет большинство ногайцев. 

В этой главе я попытался ответить на вопрос, что заставляет ногайца возвращаться на родину, почему он поступает нерационально, одновременно работая на Севере и пытаясь построить дом в месте, где его дети точно также будут вынуждены куда-то уезжать в поисках лучшей жизни. Но об этом – во второй части истории, сначала – о социально-экономическом положении ногайцев. 

Ногайцы раздроблены на пять субъектов федерации (не считая тех, кто уехал на Север (в основном, Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский автономные округа), в Москву или другие города), поэтому проблемы и заботы ногайцев отличаются в зависимости от региона.

В лучшем положении находятся астраханские ногайцы: большинство из них проживает либо в черте города Астрахань (в том числе в поселках, которые вошли в состав города), либо в непосредственной близости от нее. В Астрахани много работы, возможностей для учебы и развития, поэтому у местных ногайцев нет причин массовой миграции на Север. Даже переезд из деревни в город не носит всеобщий характер, и немало молодых семей остается в деревне. Это не значит, что у местных ногайцев нет никаких проблем – просто их проблемы не уникальны, а экономическое положение в целом не отличается от других народов Астраханской области – казахов, татар или русских. Но это не повод обойти Астрахань стороной.

Амир проживает в деревне компактного проживания юртовых ногайцев Татарская Башмаковка (в 10 км от Астрахани), большинство жителей которой «занимаются земледелием, снабжают свежей овощной продукцией все астраханские рынки, начиная с ранней весны до поздней осени. Юртовцы на огурцах плотно сидят, но из-за конкуренции со стороны китайцев вынуждены по демпинговым ценам скидывать свой товар. Местные никакой поддержки со стороны государства не получают, потому что у нас нет закона о личных подсобных хозяйствах. То есть если фермеры еще могут как-то кредиты взять, то для нас ничего такого нет, мы со своими проблемами один на один».

Линара живет в Астрахани, но работает учителем в сельской школе, поэтому о жизни ногайцев знает немало. «Сельское хозяйство приносит доход в любом случае. Даже если человека сократили, если у него ничего нет, что он должен делать? Обычно идут ловить рыбу – на этом можно сколотить какой-то капитал. Также птицу домашнюю разводят, скотину, сельским хозяйством занимаются. Если остался без работы, то тебе есть, чем заняться. Видели, наверное, теплицы во дворах в юртовском селе? Редиска, помидоры – все уже посадили». 

Потомственное занятие сельским хозяйством своеобразно повлияло на образ жизни астраханских ногайцев: многие ищут работу с графиком сутки через трое, а люди с хорошей профессией нередко могут стоять на рынке и продавать мясо или овощи, выращенные на подсобных участках. Ногайцы даже шутят, что у них традиционная профессия – либо пожарный, либо охранник: та, где есть возможность работать посменно. Линара рассказывает: «Знакомая пошла работать медсестрой в больницу. Говорит, что сутки там поработает, потом освободится и три дня дома может работать: сажать, полоть, поливать. То есть работа зависит от основного занятия – земледелия. И так у многих. Другой знакомый сказал, что пойдет работать охранником. У тебя специальность что ли такая? Нет, говорит, удобный график. Человек имеет образование, может идти инженером работать, но из-за огорода выбирает работу со сменным графиком».

Только астраханские ногайцы проживают в пределах или в непосредственной близости от крупного города (население Астрахани более 500 тыс. человек), все остальные – в типичной сельской местности вдали от больших городов. Тот факт, что от ногайских аулов Карачаево-Черкесии до столицы республики всего 20 км, не означает наличия больших возможностей для кубанских ногайцев: Черкесск, несмотря на столичный статус, небольшой город (с населением немногим больше 100 тыс. человек), да и сама республика дотационная и заработать в ней непросто, поэтому неудивительно, что ногайцы массово уезжают в поисках лучшей жизни. У ставропольских ногайцев ситуация аналогичная, а у дагестанских еще хуже (подробнее об этом дальше). В результате, на Севере постоянно проживает 10 тыс. ногайцев (10% от численности народа в России); столько же уезжает на сезонные заработки.

Работа на Севере стала современной «традицией» ногайцев. Началось это еще в советские времена, поэтому благоустроенность домов – не явление последних лет. «Все это ногайцы заработали на Севере, они начали выезжать где-то в конце 60-70-х. Здесь особой работы не было, ногайцев было мало, никто их не поддерживал, а все хлебные места междусобойчиком распределялись. Ногайцы начали выезжать, зарабатывать деньги, но вкладывали они, конечно, в свои дома, в свои дворы, потому что на пенсию сюда возвращаются. А уже их дети вряд ли захотят жить в ауле, они кто в Тюмени, кто в Москве, кто в Ставрополе, кто в Ростове», – говорит Аминат Курмансеитова, научный сотрудник черкесского НИИ. 

«Во времена Советов у нас не было коммунистической элиты, у которой были деньги и которая с наступлением Перестройки все приватизировала. У нас так не получилось, и когда всеобщая разруха наступила в России и работы не стало, наши рванули на Север. У нас менталитет такой: чти страну, в которой ты живешь, чти землю, на которой ты живешь. И поэтому ногайцы, с одной стороны, себя в обиду не дадут, у них есть достоинство, самодостаточность, но когда государство отнимает все, тогда уже тяжелее становится, тогда приходится искать выход из этого. Вот одним из таких выходов было повальное бегство на Север и в большие города», – считает ногайский писатель Иса Капаев.

Карачаево-Черкесия – республика 5 народов: карачаевцев, русских, черкесов, абазин и ногайцев. Черкесы и абазины являются родственными народами, говорящими на языках абхазо-адыгской группы. Карачаевский и ногайский языки тоже относятся к одной группе и являются взаимопонимаемыми (можно общаться без переводчика). Ногайцы – самый малочисленный народ республики (около 15 тысяч человек), но, тем не менее, они смогли создать свой национальный район в середине «нулевых» путем выделения из Адыге-Хабльского района, в котором проживали черкесы и ногайцы. Образование района привело к некоторым положительным сдвигам (например, появилась своя поликлиника), но он все же не стал полноценным центром – часть функций остались в Адыге-Хабльском районе. К тому же, возникли земельные споры с черкесами: часть пастбищных земель, которыми до этого пользовались ногайцы, не вошла в состав новообразованного района, поэтому некоторые ногайцы не смогли заниматься животноводством как раньше и вынуждены были искать другую работу.

В многонациональных республиках России существует практика национального паритета, когда должности распределяются по этническому признаку. Мой собеседник Керим (имя изменено) проживает в Черкесске и связан с политическими элитами республики. «Традиционно ногайскими были должности спикера местного парламента (третий человек в республике), главы Министерства юстиции, но ногайцы эти места потеряли. Также из-за кризиса было сокращение, под которое, в первую очередь, попали ногайцы: если у руководителя два заместителя и один из них ногаец, а другой карачаевец, то сокращают ногайца. Карачаевцы захватили всю республику, включая Верховный суд, МВД, метят на Прокуратуру и Следственный комитет».

Местная активистка Динара (имя изменено по ее просьбе) рассказывает: «При распределении должностей нам самые крохи достаются, и поэтому мы как бы не представлены в руководстве республики. У нас есть один заместитель председателя правительства и один министр по печати, но они ничего не решают. Почему экономики у нас нет? Почему у нас нет финансов? Как в анекдоте: сидит полковник-дед с внуком. Дед, я полковником буду? Будешь. А генералом? Внучек, говорит, у генералов свои внуки».

Керим делится наболевшим: «Работы нет – вся работа карачаевцам, по национальному признаку. Здесь вечером пробка в сторону юга – карачаевцы едут сюда работать, хотя раньше их в Черкесске практически не было. Наблюдается дискриминация всех наций, но черкесы спасают себя заводами (у них много бизнеса здесь), поддерживают родственных им абазин и все вместе противостоят карачаевцам. Они использовали нас в 90-е, чтобы провести своего кандидата на должность главы республики: мы их поддержали против черкесов, хотя бок о бок живем с ними. А после отжали у нас сахарный завод, который потом достался ЗАО «Разгуляй»: там глава карачаевец, на должность гендира он тоже предлагает карачаевца, охрану заменил на карачаевскую (хотя раньше были ногайцы). Кирпичный завод был в Эркен-юрте – карачаевцы и его захватили в итоге. Вот такая от них помощь. Также у них политика – доказать, что это их земли: карачаевцы претендуют на ногайское наследие и прихватывают в республике все тюркские топонимы. Один вред от них, фальшивые друзья: историю нашу переписывают, экономически нас давят».

Но было бы неправильно думать, что в республике есть межэтнические конфликты. Притеснения по национальному признаку действительно есть, но они возникают не вследствие национализма отдельных народов, а из-за кланового устройства общества. Такое устройство означает, что при получении какой-либо должности, заключении сделок или выборе коммерческих партнеров и т.д. главным фактором принятия решения становится не профессионализм, а родственные связи. Так как семья представляет конкретный этнос, то складывается впечатление, что притеснения происходят по национальному признаку. На самом же деле карачаевская элита ущемляет ногайскую и любую другую в республике точно так же, как и представителей своего этноса, не относящегося к элите. Поэтому простой народ разных национальностей находится как бы в одной тарелке, и на бытовом уровне представители разных народов могут нормально общаться, дружить, вступать в браки, более того их объединяет ислам, который против подчеркивания национальных различий.

В каких-то аспектах, Карачаево-Черкесия не выбралась из 90-х – в республике действует откровенный криминал. Динара рассказывает: «Сейчас выборы идут, давят на нашего кандидата, копают под него. На машину приклеили надпись «подумай, у тебя же дети есть». Своих преемников поставили во все суды. Никто возразить Керейтову (главе Ногайского района) не может – он царьком стал, ханом себя почувствовал, ведь он друг Темрезова (главы Карачаево-Черкесии). Я бы ставила русских во главу республики, как было в советские времена, потому что наши ненасытны. Криминал очень большой в судах, прокуратуре. Коррупцию невозможно искоренить. Вор своровал, ты пишешь жалобу наверх, и она поступает к вору. Мы жалуемся, а они нас пугают, вместо того, чтобы помогать».

Затрудняет ногайцам жизнь также то, что среди них нет крупных бизнесменов: за почти 30 лет рыночных отношений ногайской бизнес элиты, которая могла бы влиять на жизнь народа, так и не возникло. «Элита очень слабая у нас. Есть те, кто магазинчики имеют, хотят расширяться, но таких, чтобы сеть магазинов имели или несколько фабрик, у нас нет», – замечает Иса Капаев.

По указанным выше причинам (малочисленности, малоземельности, исторических факторов, застоя в экономике и культурных особенностей региона) ногайцам достаются только объедки экономического пирога, им не хватает ресурсов для более-менее комфортной жизни в регионе. Ногайцы оказались в наихудшем положении, поэтому такого масштаба миграции нет ни у одного другого народа республики. Это вносит коррективы в жизнь ногайского общества.

Миграция приводит к сокращению использования ногайского языка: в русскоговорящих городах сохранить родной язык труднее, чем в аутентичной сельской местности, где он используется на бытовом уровне. Особенно сильно это влияет на детей, для которых попадание из ногайской языковой среды в русскую зачастую означает потерю родного языка. «Проблема в том, что большинство ногайцев, чуть ли не 50 % трудоспособного населения, находятся за пределами мест постоянного проживания. Там дети заражаются русским языком, и в садике и дома русский становится повседневным бытовым языком вместо ногайского», – считает Магомед Найманов, руководитель ногайской общины в Черкесске.

Экономические трудности способствуют маргинализации части населения. «Люди, доведенные до крайности, на все готовы. Много писали тогда, что ногайцы были в террористических организациях. Это не только «ногайский батальон» [воевавший на стороне Чечни во Второй Чеченской войне], но и разные бандформирования и религиозные организации. Где платили деньги, туда люди и шли, молодежь особенно», – делится воспоминаниями о рубеже тысячелетий Иса Капаев.

Впрочем, те, кто уезжают, тоже не застрахованы от социальных проблем. Оторванность от родных корней может привести к потере связи с семьей, являющейся для ногайцев сильным регулятором поведения человека. Примечательно, что осуждение миграции есть даже в ногайских поговорках, например, «человек (мужчина) – на своей земле, а собака – там, где сытно». Или «чем на чужбине быть султаном, лучше быть последним на своей родине». Отдаленность от родни для одних означает просто ведение более либерального образа жизни, для других – это причина пьянства, ухода в криминал. Иса рассуждает: «Менталитет меняется у этих людей: нигде не находя себе берега и понимая, что являются полными чужаками, они уже не будут любить родину. Кто-то пытается решить вопрос здесь, не уезжая, но если кусок земли можно прибрать к рукам, то его, конечно, чиновник приберет или какой-нибудь делец, и народ опять останется ни с чем».

Но даже среди тех, кто не стал уезжать на заработки, не смог заниматься бизнесом или найти работу в республике, не наблюдается повального упадничества, как в деревнях центральной России, утонувших в алкоголизме, грязи и беспросветности. «Вы сами видели – у нас и дом могут построить из ничего. С помощью огорода можно прожить год, что-то выращивая, что-то делая, можно даже прокормить семью. Если один человек живет, то он на 10 сотках может вырасти картошку, овощи, на черный день у него провизия есть. Плюс пенсия – и можно жить, особенно если семья большая и у нее 2-3 пенсионера. Если работы нет, на пенсионера только надежда – он накормит. Те, кто работает на Севере, получают по 40-50 тысяч, но у нас такая ментальность, что 10 тысяч проедят, а 40 оставят, чтобы дом построить здесь».

Те, кто хорошо учил географию в школе, помнят, что природное богатство севера Дагестана – ногайская степь, огромный массив плодородной земли. И естественно возникает вопрос: почему ногайцы уезжают в другие регионы страны, вместо того чтобы работать на своей земле. Ответ предельно прост: администрация Ногайского района контролирует только 35% своей территории. Нет, там нет вооруженных бандформирований, ополчения и войск другого государства, все законно. В том смысле, что закон служит не людям, а власти.

Большая часть земли Ногайского района и соседних равнинных районов используется под отгонное животноводство – сезонный перегон скота, когда летом скот пасется в горах, а зимой – на равнинах. Это появилось еще в советские времена: когда в горах возникло слишком много чабанских точек и встал вопрос прокорма скота, было принято решение пасти его на пустующих равнинных землях. В результате, на исторически ногайских, казацких и кумыкских территориях Дагестана стали появляться сезонные поселения горских народов, причем не только Дагестана, а всего Кавказа. На территории Ногайского района, в частности, было много грузинских чабанских точек – это называлось грузинским перегоном, тогда животных даже перевозили на поездах через весь Кавказ. Потом Грузия стала отельной страной, а чабанские точки какое-то время пустовали. Это было отличной возможностью для ногайцев, но они не воспользовались моментом, хотя могли просто разъехаться по всем этим точкам. В результате, Дагестан принял их к себе и передал горским чабанам. 

В советские времена это действительно были сезонные поселения, но сейчас люди живут там постоянно, несмотря на статус «временных населенных пунктов» – то есть, это фактически нелегальные поселения, ненанесенные на карту, непредназначенные для жизни, но в которых вовсю идет жизнь. Эти поселения являются как бы анклавами горских районов республики, а значит, налоги от отгонного животноводства поступают не в Ногайский район, а в тот горский район, который организовал конкретное «временное» поселение. Правда, кое-что Ногайский район все же получает … эрозию почвы: из-за перевыпаса скота ногайская степь больше не является степью, это полупустыня, а местами просто пустыня. Попытки ногайцев что-либо изменить не удались: горские районы не хотят лишаться источников дохода. 

В этом их поддерживают республиканские чиновники, и в этом проявляется этническая сторона проблемы. Дело в том, что горские народы аварцы и даргинцы испытывают острую нехватку земли, но они являются крупнейшими народами республики, а потому наиболее представлены во власти. Проблема нехватки земли решается за счет степных районов (исторически кумыкских, казацких и ногайских), поэтому основное население «временных» населенных пунктов – тоже аварцы и даргинцы. Не то что бы республиканские власти сильно заботились о соотечественниках: по всему Дагестану «временных» населенных пунктов наберется больше 100, юридически они находятся между небом и землей, а потому трудностей постоянного проживания в них немало, например, непонятно, как там организовано образование и здравоохранение и какого они качества. Но из-за кланового устройства общества и вовлеченности больших людей в получение доходов с отгонного животноводства, интересы «своих» (то есть аварцев и даргинцев, занимающихся отгонным животноводством на территории Ногайского района) ставятся выше интересов «не своих» (то есть ногайцев).

Таким образом, отгонное животноводство стало «неотгонным», республиканские власти закрывают глаза на нелегальный статус поселений и все вытекающие из этого проблемы, а с эрозией почвы и вовсе бороться не намерены, потому что это формально находится в ведении Ногайского района. Такая вот анархия. Если бы Ногайский район контролировал свою территорию, то было бы лучше всем: степи, людям, проживающим во «временных» поселениях (они стали бы постоянными), самому району (он перестал бы быть дотационным, имел бы больший бюджет и, следовательно, возможности для создания условий по сокращению массовой безработицы). Одно «но»: в таком случае будут затронуты интересы дагестанской элиты. 

Еще одним богатством ногайской степи является нефть, но контролирует ее не администрация Ногайского района, а официальный анклав внутри него – город Южно-Сухокумск, подчиняющийся напрямую Махачкале и населенный в основном аварцами и даргинцами. Как и в случае с отгонным животноводством, нефтяные доходы минуют Ногайский район, а закон о недрах не соблюдается (коренной народ не получает нефтяной ренты). 

У ногайцев, помимо приведенных выше нетипичных для России проблем, остаются и проблемы, характерные для многих регионов страны. Например, когда при борьбе за власть вставляются палки в колеса неудобному для Махачкалы кандидату: угроза расправой, обыски в доме, подкладывание оружия и так далее. Или стандартное хищение средств, выделенных на ремонт дорог. Или некомпетентность некоторых ногайских чиновников, соблюдающих интересы района в последнюю очередь. Сказывается и то, что Ногайский район слишком удален от Махачкалы и других крупных городов и является сырьевым придатком, а единственный завод на территории района был доведен до банкротства. Не видят ногайцы и зарубежных инвестиций, несмотря на наличие турецкой и европейской диаспоры – она предпочитает инвестировать в Казахстан, где бизнес вести выгоднее и проще.

В целом, с поправкой на региональную специфику, Дагестан является уменьшенной копией современной России. Ведь в самом деле, ограничение независимости района, у которого забрали полномочия самостоятельно решать свои проблемы и получать доходы с земли и нефти, до боли напоминает сверхцентрализованность формально федеративного государства, в котором столица решает слишком многое.

Хотя земельная проблема по умолчанию не носит этнический характер, а терпимость между народами Дагестана достаточно высокая, на деле выходит, что руководство республики действует в угоду горским народам и в ущерб степным. Поэтому этническая карта Дагестана меняется: ареал проживания аварцев и даргинцев растет, а ногайцев, терских казаков и кумыков, наоборот, сужается. Терские казаки, например, практически исчезли из сельской местности Дагестана, остались только в Кизляре, но им есть куда переехать: казацкие регионы страны (Краснодарский край, Ставропольский Край и Ростовская область) помогают казачеству. Ногайцам же уезжать некуда. Эта земля – последнее, что у них осталось.

То, что происходит в Дагестане, нельзя назвать нейтральным термином «естественная миграция», более правильное слово – колонизация: для одних народов создаются условия, чтобы жить на территории Ногайского района, для других – чтобы его покинуть. Но не так просто победить ногайский менталитет.

Мне, не ногайцу, такая логика непонятна. Если мыслить рационально, то, принимая во внимание масштабы экономических проблем и, откровенно говоря, нерадостные перспективы будущего, самый простой выход для ногайцев – уехать отсюда и уже не возвращаться. Ну, разве мало в России мест, из которых люди уезжают безвозвратно? Тот же Дальний Восток, переживающий массовый исход населения, или Крайний Север. Владимир Уразакаев объясняет: «Однажды я спросил у папы, отчего мы живем среди песков, может лучше переехать в город, там же хорошо, там большие дома, скверы, трамваи. И так просто он сумел мне объяснить: «я привык, если утром встал и вышел на улицу, видеть горизонт». Вот эта философия видеть простор у нас сохранилась. С горцами не сравнить – они видят ущелья, горы, а у нас это осталось, мы кочевники».

Не может ногаец без своей степи, привязан он к ней, ведь ничего больше у него не оста-лось. Нет у ногайцев своей республики – они раздроблены пяти регионам страны; нет территориального единства – они везде меньшинство; нет и своей культурной столицы, как у тех же калмыков. У ногайцев осталась только малая часть степи, и если ее не будет – то не будет и ногайцев. Каждый из них словно понимает, что мир малых народов держится за счет территории, без которой народ просто исчезнет. Поэтому появляются дома-призраки, куда ногайцы смогут вернуться под старость; поэтому много людей, слишком много для небольшого народа, реально обеспокоены проблемами и пытаются что-то сделать; поэтому ногайский мир все еще жив.

И поэтому ногайцы так трепетно относятся к степи. Эльмира рассказывает: «Летом хорошо: открытая степь, ляжешь на матрас и смотришь на звездное одеяло от края до края. Кажется, встанешь и звезду поймаешь, даже если ты маленький – небо низкое, и звезды, самолеты… Степь и ногайца не разъединить, поэтому мы на горных ногайцев уже как-то так смотрим. … Но наша степь исчезает. У нас здесь все время пасутся овцы, поэтому много травы исчезло, земля не отдыхает. Раньше разнотравье бурное было, в детстве такие разные цветы росли, а сейчас одна трава, и от этого птицы разные исчезли. Что мы детям оставим?»

Расул добавляет: «Чуть попозже приехали бы, в мае. В мае эта степь расцветает, там фиолетовые цветки, там красные, там желтые. Именно тогда ты ощущаешь, что это твоя земля. Она и сейчас для меня красивая, но самый цвет – весной. … Сейчас опустынивание идет, травостой погибает и одновременно песчаные дюны наступают – ущерб наносится хороший. Чабаны зимой здесь, а летом должны уходить на горные пастбища, но они не уходят, перегон практически не осуществляется, поэтому скот круглый год пасется и степь вытаптывает. Скоро, в принципе, и бороться будет не за что – останется одна лишь пустыня. Сколько бы мы по Северам и Москве ни работали, нам все равно возвращаться сюда. Видите, здесь дома строят? Есть, конечно, те, кто навсегда уезжают, но большинство в итоге сюда вернется. А с таким раскладом возвращаться некуда будет…»

Местный активист Исмаил Черкесов рассказывает: «Тут земля уже на грани опустынивания, она уже деградировавшая, страшно вытоптанная, выбитая земля. Содержание скота на ней в 5-6 раз превышает норму. Нужно временно прекратить хозяйственную деятельность на ней, перестать топтать, убрать скот, и через 5 лет земля сама восстановится. На это, конечно, воля нужна. А если так оставить, то через 5 лет придется миллиарды вкладывать, чтобы пустыню остановить, потому что к этому времени уже будет пустыня».

Несмотря на земельные проблемы, в регионе нет межэтнических столкновений: у ногайцев нет претензий к горцам, проживающим во «временных» населенных пунктах, все претензии исключительно к республиканской власти. Нет и убийств на национальной почве, хотя на бытовой – изредка случаются. Недалеко от Терекли-Мектеба есть аул Шумли-Олик, в котором проживают даргинцы – их переселили еще в советское время. Ногайцы с даргинцами в целом живут мирно, правда, иногда случается, что молодежь может подраться, но молодежь дерется по всей стране по любому поводу. До крови дело доходило редко, до убийства, по словам местных милиционеров и простых людей, никогда. Совместное проживание на одной территории является в данном случае объединяющим этносы фактором, также как и межнациональные браки и религия. Это относится не только к Ногайскому району: те ногайцы, которые часто посещают Махачкалу и другие города республики, говорят, что и там не чувствуют притеснения по национальному признаку. В общем, все как в Карачаево-Черкесии: простые люди разных национальностей на одной стороне лодки, а республиканские элиты – на другой.

 
Другое дело – славянские регионы России. Там у ногайцев, как и у всех людей не славянской внешности, могут быть проблемы, некоторые из-за этого даже возвращаются на родину. Эмир с семьей какое-то время жил в Москве, потом они вернулись в Терекли-Мектеб, в итоге жена и дети живут там постоянно, а Эмир периодически ездит на Север на заработки. «Не успеваю появиться в Москве, а уже чувствую предвзятое отношение: человек смотрит на меня сверху вниз. Я с женой и ребенком в трамвае или парке, и люди начинают прилюдно высказывать свое отношение, что я не русский, им не важно, слышу я или нет. Особенно тяжело бывает, когда жена беременна или когда ты с детьми – люди начинают на ровном месте наезжать на тебя, говорить «понаехали», «наплодились». Одна женщина в торговом центре докопалась: 10 метров в обхвате свободного места в рабочий день, она захотела через мою жену пройти, говорит, чтоб ей уступи дорогу. Жена объясняет, что кругом полно свободного места, проходите, что она никому не мешает. А женщина говорит: «Понарожают всяких…» И столько грязи пошло, довела до истерики мою жену. Много таких моментов было неприятных, поэтому я в Москве не хочу жить. В Питере такого не чувствовал, на Северном Кавказе тоже спокойно. Может, мне так везет». 

Отношение как к людям второго сорта проявлялось и на работе. «Там, где я работал, кавказцев выживали, было указание оставлять людей из Средней Азии, но по возможности их тоже скидывать – они удобны в ментальном плане, не бунтари, их спокойно можно давить, у них не так развито чувство собственного достоинства, как на Кавказе. Три раза отказали в повышении из-за этого. Если я устраиваюсь на работу, встречаюсь с человеком, предвзятое отношение часто проявляется, а если с обычным прохожим, когда нет никаких контактов, то давления не чувствую. Когда на собеседование прихожу, начальство всегда докапывается, общается как с иммигрантом, подбирает простейшие выражения, чтоб я все понял, как ребенку объясняет какие-то моменты. Или выясняет, почему я, азиат, сделал себе кавказскую прописку и выдаю себя за дагестанца. Не стыдно же быть азиатом, стыдно стыдиться себя». 

Несмотря на вышесказанное, обратного негативного отношения к русским у Эмира нет. «На работе встречались расисты, но при этом я спокойно общался с людьми, особенно с украинцами – они толерантный народ, который на себе испытал стиль большого брата. Я стараюсь с людьми хорошо общаться. Каждый народ имеет право иметь своих подонков».

Этот диалог проходил вечером дома у Эмира: пока он помогал организовать интервью с разными людьми, его жена приготовила шикарный ужин с многочисленными ногайскими угощениями. Нас встретили так, будто мы давние друзья или родственники, хотя это был первый день знакомства с Эмиром. Удивительно, но такой радушный прием – не исключение из правил, а скорее обыденность для ногайцев. Я был поражен, и в течение всей беседы у меня из головы не выходил вопрос, вопрос самому себе: «Смогу ли я также, с такой же теплотой и радушием, принимать гостя азиатской внешности у себя дома?..» 

Таких, как Эмир, сезонно работающих на Севере или в Москве, здесь тоже немало. Не-смотря на то, что муж вынужден периодически отсутствовать дома, жена с детьми продолжают жить в своей культурной среде, а семье не нужно покупать жилье в каком-нибудь северном городе. «Здесь деньги крутятся за счет ребят, которые работают за пределами степи: они покупают строительные материалы, дома строят, деньги отсылают родителям – весь местный рынок держится за счет вложений с Севера. Каждая семья старается, чтобы у них в степи был свой дом. Не важно, будут они тут жить или нет, главное – связь со степью не прерывать, это как пуповина».

Чтобы у людей не прерывалась связь со степью, Айнара решила основать независимую газету, которую назвала «Ювсан» (полынь). «У полыни терпко-горьковатый вкус, родной для ногайца. Мы выросли с ним, это как береза для русских. Мы в Сургут отправляем газету, чтобы полынь напомнила им дом, родину, чтобы специалисты захотели вернуться обратно. Те, кто заработал денег, приходят сюда и вкладывают, например, помогли духовенству – мечеть и медресе построили. Один из Нового Уренгоя приехал, начал бизнес, а потом народ захотел, чтобы он стал председателем народного собрания. Вернувшиеся обратно ведут себя активно, добровольно желают помочь народу, тратят свои деньги, но таких людей мало». 

«У тех, кто выехал, больше инициативы. В степь они приезжают только в отпуска и видят, как меняется жизнь. За счет этого они более осведомлены, им есть с чем сравнивать: уровень там и уровень здесь. И поэтому они больше тянутся к культуре, больше инициативы проявляют, чтобы сохранить наследие», – продолжает Эмир.