Один день с пришельцем

В какого парня можно влюбиться
В холле нашего студенческого общежития стоит высокий сочинский парень, с черными волосами, густыми бровями и с немного детским взглядом.
— После комы мне предложили инвалидное кресло, но я наотрез отказался, — говорит.
— Почему?
— Если бы я сел в коляску и понял, что мне удобно, я бы, наверное, не стал учиться ходить. И теперь не ходил так, как это у меня получается, и не поехал бы учиться в Москву. А ты не проводила бы со мной этот эксперимент…
Подростковая беспечность наградила Сережу Смирнова тяжелой черепно-мозговой травмой. Сейчас ему двадцать четыре. Из толпы его сразу выделяет грузная неуклюжая походка из-за парализованной левой ноги.
Чужие глаза
Я спускаюсь к Сереже со своего десятого этажа. Пешком по лестнице, имитируя, что у меня не работает левая нога. Страшно. Боюсь упасть. Потом вдруг с удивлением понимаю, что несмотря ни на что, ноги все-таки держат. Но это уже не обычный спуск, а какое-то путешествие: вижу лестницу, но по-настоящему не знаю, что ждет меня впереди. А что будет, если встречу кого-то?
На площадку выходит бывший сосед по блоку Паша. Смотрит с испугом.
— Аня, что с тобой?!
— Все по плану! Только не волнуйся!
А ниже на лестнице появляется какой-то незнакомый парень. Видит меня и быстро опускает глаза. Вот он что подумал сейчас обо мне?
— После аварии я тоже размышлял о таком, — говорит Сережа, встречая меня внизу.
— И долго ты жил с этим вопросом?
— Три года. До тех пор, пока не поступил в колледж. Потом стал больше общаться и меньше задумываться. Но где-то в глубине души меня это не отпускает до сих пор.
В гору
Мы с Сережей идем гулять. Из-за хромоты я шагаю медленно. Да, обуть сапоги на каблуках было глупой идеей. Когда с трудом переставляешь ноги, нет дела до красоты — лишь бы расстояние преодолеть. Сережа идет в том же темпе, что и я, но для него это норма. Прохожие или разглядывают нас не очень тактично, или стараются вообще не замечать.
— Что ты чувствуешь, когда ходишь?
— Знакомые интересуются: «Тебе не больно ходить?» А мне нормально.
— А кажется, что больно…
Сережа качает головой.
— Понимаешь, я не привык жаловаться в физическом плане. Для меня это грех. Я стоял на грани между жизнью и смертью, а сейчас я далеко от обрыва. С каждым годом мне лучше и лучше. И научился любить жизнь. Раньше не понимал таких, как я. Наверное, это мне наказание.
— Говорят, Бог дает испытания только по силам.
— Согласен. Слабаков жизнь не трогает. Но я уже устал от моего испытания и хочу, чтобы оно поскорее завершилось. Мне кажется, Бог будет держать меня в таком положении до того момента, пока не выйдет из головы вся дурость. Но когда все закончится, я наконец стану счастливым.
— Что для тебя значит счастье?
— Счастье — это когда все хорошо, все прекрасно.
— Но ведь так не бывает. Не может быть прекрасно все без исключения.
— Не все, конечно, но основные параметры: здоровье, семья, любовь… — говорит Сережа и погружается в себя. — Я верю, что все придет. Но не сразу. Так что нужно добавить позитивчика и под спокойный музончик подниматься в гору.
Надлом
29 июня 2005 года. Сочи. Жара. Дорога уводит в горы. Пятнадцатилетний парень на мопеде обгоняет военный грузовик, цепляется зеркалом о торчащую под кузовом горловину бензобака, падает наземь и ударяется затылком о бордюр, дальше темнота.
Сергей вышел из комы довольно быстро, через два дня, точно в день рождения; и ему опять пришлось учиться всему заново. Свои первые слова он произнес через три месяца после аварии, еще через полтора месяца научился сидеть. Чтобы ходить самостоятельно, без костылей и клюшки, ему понадобилось полтора года.
— То, как хожу сейчас — большой прогресс! — радуется Сережа.
При ходьбе он делает упор на правую ногу, левая же играет со своей сестрой в догонялки; но ей не хватает сил, чтобы двигаться с той же скоростью. Получается, что левая нога всегда отстает и с досадой ударяет о землю.
Полюбят?
По дороге в общежитие мы встречаем знакомых Сережи. Они ему улыбаются, здороваются за руку. Все встречные — парни.
— Смотрю, у тебя много друзей.
— Ну как много. Одногруппники, их друзья. Но не девочки. Девочки меня стараются не замечать.
— А одногруппницы?
— Они со мной общаются только по делу. Я не пытаюсь к ним подкатить: знаю, что будет отказ. После аварии мне многие нравились, но отношений не было. Правда, однажды после колледжа одна сокурсница сказала, что меня любила половина группы. А я не верю. За что меня любить?
Честно сказать, Сережа высокий и крепко сложен. Выглядит очень мужественно. А своей непосредственностью очаровывает в два счета. Он открыто говорит обо всем на свете, искрометно шутит. Когда с ним общаешься, забываешь, что с ним что-то не так. Но я его слушаю и думаю, что если вдруг стану физически неполноценной? Будут ли мужчины обращать внимание на меня? Захотят ли они узнать меня ближе, если увидят, что со мной что-то не так?
— Что для тебя важно в девушке?
— Мне должно быть с ней интересно! — очаровательно улыбается. — Если чувствую, что наше общение идет легко, она открыта мне, а я ей… то влюбляюсь. Конечно, хорошо, если девушка красивая. Это радует, это вдохновляет. Но как ты будешь жить с ней в старости, если вам даже не о чем поговорить?
Мы сворачиваем в безлюдный переулок.
— Знаешь, мне хочется встретить хорошую девушку, с которой мы создадим крепкую семью, — Сережины глаза наполняются блеском. — У нас родятся здоровые дети. Я буду главой семьи и сделаю все возможное, чтобы все в ней были счастливы.
У Сережи задумчивая улыбка. Пару минут мы идем молча.
— А вообще, ты знаешь, если убрать мою хромоту, я буду первым парнем на деревне!

НЕРВЫ, ЗРЕНИЕ И БОГ
Кто ведет слепого, а кто зрячего
— О, Ave Maria! — воскликнула Дарига, узнав, зачем у меня с собой очки невидящие, то есть «от всего».
— О, Ave Maria, Пресвятая Богородица! — как бы подтвердила она свою мысль, узнав, что я эти очки уже надела.
Казашка Дарига больше десяти лет прожила на Кубе, а потом развелась с мужем-кубинцем и вернулась. Ей пятьдесят один, на ней черная кожаная куртка и сапоги в стиле вестернов. Она зарабатывает тем, что дает уроки испанского языка.
За день до этого я прошу папу сделать солнцезащитные очки «невидящими». Он проклеивает их черной изолентой изнутри.
— Доча, оставить тебе дырочку, чтоб подсматривать?
— Не-е-ет!
Русский бог
Речка Весновка в черте Алма-Аты. Ледниковая вода течет с гор. Солнце «видно»: оно чувствуется.
— Бог дал мне милость передвигаться по городу, — говорит Дарига. — Я же вижу свет, могу переходить дорогу, когда все переходят, а если очень близко смотреть, вижу время на сотовом. Как я стала не видеть… Я жила на Кубе с мужем Гастоном, у нас родилась дочь Даниела. В девяносто четвертом году я переходила дорогу и резко перестала видеть, зрение отключилось, а потом снова включилось. Я пошла в больницу. Сказали, что у меня опухоль в мозге, где турецкое седло. Мне сказали, чтобы я не нервничала, не переживала, а я поругалась с мужем. Я тогда гордая еще была, это мне не то, то не то. И давление от опухоли на зрительные нервы повысилось, и зрение отключилось. Я побежала в больницу. Доктор Кала сказал, что не знает, что делать. Я тогда молилась Аллаху, как с детства приучили. И в одну ночь снится сон. Ко мне приходят покойные дедушка и бабушка и говорят: «Мы твою жизнь вымаливаем у Иисуса Христа». Я тогда подумала, какой Иисус Христос? Это тот русский бог, что ли? И забыла про этот сон. Скоро доктор Кала сказал готовиться к операции, и чтобы я, скорее всего, готовилась умирать. Я тогда очень сильно испугалась и начала молиться, и со злостью спрашивать: «Почему мне Мухаммед Пайгамбар (с казахского языка «пророк»), почему мне Аллах не отвечает?» И вспомнила про того русского бога и сказала: «Где ты, если ты есть, помоги мне!» И уснула, и ко мне приходит Иисус Христос, Спаситель наш, и говорит: «Дочь моя, я здесь, у ног твоих. Ты будешь жить». И он коснулся меня, и я стала другой. И проснулась радостной, и побежала к доктору Кала и сказала ему: «Доктор, я ничего не боюсь, оперируйте меня, я буду жить!» Он удивился тогда. Перед операцией он положил руки на Библию и помолился. Мне сделали операцию. Самое интересное, что врачи сказали, что оптические нервы все живые и в любой момент я могу начать видеть. Ты молись за меня.
Так получилось, что в очках я вижу меньше Дариги, и это мне приходится держать крепко за ее руку. Я вцепилась в нее и привыкаю к состоянию темноты. Я слышу голос Дариги, и он успокаивает. Где-то справа дорога и слышался шум машин. Обостряются ли органы чувств, как это принято считать? Во всяком случае не сразу. Сначала наступает шок: темнота кажется безграничной, начинаешь искать источники звука, чтобы собрать хоть какую-то информацию, выстроить зону безопасности, в которой можно обитать в ближайшее время. Чувствуются, как стопы касаются дороги, напряжение во всем теле, и особенно в руке, что держит поводыря.
Дарига останавливается.
— Можно, я закурю?
— Вы курите?!
По крайней мере Дариге не видно те ужасающие картинки с почерневшими от дыма легкими, что печатают на коробках.
Борьба
Мы идем, Дарига все говорит о Боге, и как он помогает. Телу никак не расслабиться. Я ловлю ступеньки и спотыкаюсь, несмотря на руку, которая держит меня. Дарига раз за разом говорит: «Здесь осторожно, ступенька». Или: «Здесь ступенька была, помнишь?» Не помню, совсем не помню. Как можно помнить, что там была ступенька, если ты не видишь своими глазами? Чувствую, градус внутри поднимается, достигая точки кипения.
— Вам Бог помогает жить?
— Я каждый день свой отдаю в руки Бога, и он меня ведет. Бог помиловал — я могу работать, могу преподавать испанский язык, ездить по городу. Мне даже так легче — никому не говорить, просто выйти на улицу, как будто Бог меня несет.
Бессилие с попытками уклониться
Через время включается обоняние. У той женщины духи Диор! Как пахнет шаурмой! Обонятельная топография города включает и мусорные баки. А если не повезет, то иной раз в нос бьет едкий перегар.
Пересекаем дорогу. Голос из-за спины: «Вот прут люди!» Уже словлено больше десятка чужих рук и плеч, заметила, что даже по привычке больше не говорю «извините». Попытки ума отгородиться от этой реальности не отпускают, и не так обидно чувствовать все эти «задевания» рукой или плечом, и даже слышать сигналы машин, когда не успеваешь пересечь дорогу вовремя. Или когда спотыкаешься, или приходится проваливаться до земли и при этом дыхание на какие-то доли секунды перехватывает. Время течет очень медленно. Потихоньку настигает ощущение безнадежности. Мы заходим в торговый центр, чтобы пройти в уборную. Ничего не видно и это неприятно. Неприятно, что приходится искать туалетную бумагу. Неприятно не видеть унитаза. Неприятно совсем, что унитаз приходится тоже искать наощупь. «По крайней мере не видно смотрящих на тебя людей», — возникает мысль, когда приходится искать умывальник и слышно, что рядом кто-то есть. Вроде не видишь их и как бы их нет.
В супермаркете торгового центра много людей. На вопрос, где можно найти шубат (верблюжье молоко), отвечают: «Там».
А через какое-то время наступает смирение. По-другому в этой ситуации жить нельзя, да и не получится. Просто морально, да и физически устаешь все время напрягаться. Голова болит. И думаешь: «Хорошо все-таки, что у Дариги есть Бог».
Окончательно снимаю очки.
— Ты набрала свой материал? — говорит Дарига. — Ладно, дальше я могу сама пойти.
Еще часов пять болит голова, кружится и болит. Шок от перемены темноты на свет сходит долго. Дома моментально проваливаюсь в сон с мыслью, что не зря наши предки поклонялись солнцу.

МИРАВАМ, НО НЕ НАМ
Почему понять человека важней, чем услышать
Он выглядит чересчур веселым. «Ну офигеть», — думаю про себя. В своих коричневых вельветовых штанах, в серой шапке с помпоном, он стоит и пытается даже пританцовывать. А я ничего не слышу. В моих ушах беруши, и чувство, будто у меня оторвали палец или вообще целиком всю руку. Для меня этот день начался с тишины и грусти. На улице холодно. Погода серая. Выходной, в автобусе совсем мало народу. Разглядываю людей вокруг, а ощущение такое, что смотрят все равно все только на меня, как будто на спине табличка с надписью: «У нее от вас секрет». Пока я сюда доехала, стало дурно и неспокойно. Хочу развернуться и бросить к чертям этот эксперимент. Но Леша ведь тоже ничего не слышит, а он такой веселый.
Алексей Знаменский — актер, уже снялся в фильмах Сергея Лобана «Пыль» и «Шапито-шоу». И он первый в России слабослышащий режиссер. Слух Леша потерял, когда был еще совсем маленьким. Советские врачи тогда от любой болезни пичкали детей антибиотиками. Последствия такого лечения — частичная потеря зрения, а иногда и слуха. А иногда и не частичная.
— У вас наушники?! — показываю рукой на его ухо, и ничего не пойму.
Он вытаскивает из кармана мини-плеер. Оказывается, Леша может слушать музыку. Не могу додуматься, как там у него в голове все это звучит, но мне становится завидно. Кроме тишины, я не слышу ничего.
— Мне страшно, — пишу ему в блокноте, а он пожимает плечами.
Полностью глухих людей очень мало. Немного, но что-то Леша все-таки слышит. К тому же почти все слабослышащие умеют читать по губам. Врачи выделяют разные степени глухоты: у него последняя, то есть на грани. Чтобы мне что-то сказать, он достает из кармана старый черно-белый телефон с кнопками и маленьким экраном, печатает: «Посмотрим, что скажете вечером».
Как-то хитро смотрит и снова улыбается, будто и у него свой секрет от меня.
Миравам
В голове пустота. На улице из ниоткуда стали появляться люди, и все почему-то бегут, как на марафоне. Толкают меня плечами, пихают то в один бок, то в другой. Все ощущения резко обострились, и люди вокруг кажутся чересчур «живыми», а их плечи тяжелыми и грузными. Еле-еле поспеваю за Лешей, как маленький ребенок, ускоряя шаг и пытаясь увернуться от огромных взрослых, чтобы не сбили. Как только мы заходим в большой хозяйственный магазин на Киевском вокзале, все марафонцы следом за нами перемещаются туда же. Останавливаюсь, сзади сразу кто-то толкает. Видимо, этот кто-то секунду назад просил отойти.
У прилавка Лешин друг Гавриил, тоже актер, но по «истинному призванию» художник. Гавриил усмотрел крепкую цветную веревку для театральных декораций. Только Леша чем-то недоволен и давай сразу объясняться с продавцом жестами.
— Угу, — продавец в ответ только кивает головой и разводит руками, как бы не понимая его. Да и я не понимаю сначала. Но постепенно к такому состоянию глухоты привыкаешь, и уже пытаешься читать по губам, иногда оказывается не так уж и трудно. Леша показывает на моток цветной веревки. Его губы сначала раздвигаются, медленно так, как двери в вагоне метро, потом снова сужаются: «Бе-е-ла-я!» Попробуйте, стоя перед зеркалом, произнести слово «бе-ла-я» по слогам. Вы заметите, что слово «серая», «левая», и «смелая» будут выглядеть точно так же. Но смелой веревка все-таки быть не может. Леша показывает на какой-то белый выключатель на прилавке.
— Белая? — губы-двери у продавца резко открываются, а сам он уставился на нас как на дурачков. Гавриил не выдержал такого и, тыча обеими руками в уши, чуть ли не подпрыгивая от возмущения, выкрикнул:
— Да он же не слышит, он глухой!!!
Беруши приглушают шум. Невнятные звуки слабо доносится откуда-то издалека, как из космоса. Продавец спокойно взял бумажку, написал что-то. Но Гавриил замотал головой, и мы ушли.
У другого прилавка ребята нашли нужную веревку. Щуплый таджик-продавец, довольный, что мы подошли именно к нему, кивает головой, готовый помочь. Тогда на моих глазах начинается настоящая пантомима. Гавриил берт в руки катушку и протягивает веревку продавцу. Тот отмеряет по длине своего прилавка ровно один метр, потом еще один. Леша стоит возле меня и загибает пальцы, считает, ему нужно двести сорок метров. Ребята все изображают руками, наконец они в своей тарелке — они актеры.
Появляется высокий мужчина. Спекулянт. Внешне, кажется, русский. С огромным пакетом.
— Книга детская, развивающая! — у него очень уж громкий голос, так что до меня снова доносятся сигналы из космоса. На самом деле у всех продавцов такой голос, и тут, конечно, им большое спасибо, мне не надо лишний раз напрягаться и пытаться читать по губам. В три погибели согнувшийся над веревкой таджик на секунду поднимает голову и как закричит на спекулянта:
— Миравам!!!
Русский махнул рукой и тихонько ушел.
А продавец, сгибаясь, спросил у ребят:
— Еще?
Ребята радостно закивали.
Когда вечером я пришла домой, то заглянула в таджикский разговорник. Оказывается «миравам» по-русски означает «иди отсюда».
Когда твои уши не работают, вдруг включаются глаза и даже нос. В магазине тканей пахнет благовониями. Ткани яркие — сиреневая, красная клетка, синяя в блестках, желтая с коричневым. Привыкнув к глухоте, я как будто слилась с обстановкой вокруг. Стою в стороне как предмет интерьера. Или вообще рулон с тканью, только серого цвета. Без блесток.
Когда мы едем в метро, ребята говорят на языке глухонемых, и невозможно разобрать хоть какое-то отдельное слово. За их спинами мужчина лет шестидесяти уставился, как на пришельцев с Марса. Выходя из вагона, ребята его заметили. Посмотрели вскользь и дальше продолжили разговор на языке своей планеты. А мужик, молча, уехал вместе с поездом, на свою.
Приручить слух
На мне уже нет беруш, а у Леши за ухом слуховой аппарат, который позволяет поговорить. В кафе полумрак, через стекло виден свет ночных фонарей.
— Почему вы пришли на встречу со мной? — спрашиваю его.
— Вы попросили, ведь вам это для работы важно. И для меня. Чтобы вы написали, как я работаю.
— Но я напишу о вас, как о человеке, а не как об актере.
— Эх… Ну вот.. А я-то думал! — Леша смеется, но потом резко становится серьезным. — Нам важно рассказать, что нас не надо бояться и надо воспринимать проще. Аппарат помогает мне с вами говорить.
— А слух больше не тренируете?
— Как вам сказать… — Леша замолкает, и улыбка с лица пропадает совсем. Леша сидит с пустой чашкой, и теребит салфетку, которая лежит перед ним. — Конечно, делать что-то всегда можно, но… Тут другое. Надо просто приручить слух понимать речь. Вот и все.
— Если бы вы могли вернуть слух, хотели бы?
Леша всегда следил за моими губами, чтобы понимать, но тут в первый раз отвернулся.
— Трудно сказать… Не знаю, не знаю.
Теперь он смотрит мне в глаза.
— Почему «нет»?
— Такое не-воз-мож-но.
— Но вы же актер, представьте.
— Вы можете попробовать увидеть что-то. Описать, что вы чувствовали и видели. Но почувствовать на сто процентов то, что чувствую я, у вас не получится никогда.
В тот день мои ощущения были как у человека, который перед сном надевает маску, но только на ночь, а под утро снова ее снимает.
— Глухота бывает душевная, — говорит Леша. — Внешняя и внутренняя. Внутренняя. Она… Наверное, такая же, как и душевная. Когда вы иногда просто не можете понять другого человека. Вы все равно не окажетесь в его шкуре. Как вы в моей, так и я в вашей. Люди ведь разные бывают. Иногда человек отворачивается и уходит. Я об этом не задумывался. Мне практически все равно. Почему отворачивается? Не хотят тратить время, доставать ручку, бумагу, ждать, «пок-а-а-а-он-что-нибудь-напишет». Знаете, вообще-то это немножко долго… — Леша смеется снова. — Люди бывают разные. Я их как-то не делю — слышат или нет. Хотят общаться — я всегда рад. А помочь на улице бывает кто-то останавливается, соображает, показывает руками. А кто-то просто нет. Как-то так.
— А вы, если кому-то нужны, остановитесь?
— Если спешу, то тоже нет. Ну, во-первых, в Москве все спешат.
— А во-вторых?
— Мы все люди, мы все под настроением. Если я скажу, что не слышу, мне всегда интересно смотреть, как вы сами выкручиваетесь.

СОВЕТЫ ПРО СПОРТ
Кому из нас пора поработать над формой
Руки вращают ободья колес. Руки ощущают брусчатку так, будто я ее ощупываю. Никогда не замечал, что здесь подъем и небольшой уклон в сторону. Коляска слегка стремится вправо, приходится выравнивать левой рукой, чтобы не съехать с тротуара. А вообще он широкий и катится мне прекрасно. Только руки бы подкачать, чтобы не подкачали.
Поворачиваю вправо. Да, в начале прошлой улицы была еще совсем не горка… Вот это подъем. Включаю ритмичную музыку. И покатили, покатили, покатили! Поднялся. Выдыхаю. Радостно.
На пешеходном переходе не могу въехать с дороги на тротуар. Останавливается вишневого цвета машина. Выходит женщина, медленно, предлагает помочь. За следующий час свою помощь предложили человек шесть. Благодаря им проехал трудный участок, впереди сложностей быть не должно.
Только полтора метра ровного щебня, не покрытого асфальтом.
Прыгать коляска не умеет… В этот момент мне звонит мама:
— Ты где?
— Я на нашей улице. Ты лучше спроси, на каком транспортном средстве…
Руки устали, скоро наступит ночь, наблюдать за тем, как тебя обгоняют пешеходы и скрываются вдали, надоело. Заставил себя доехать «до того столба», встал на ноги и сложил коляску.
Я иду и чувствую скорее страх, чем облегчение. Я не хочу больше в коляску. Не хочу в нее садиться завтра утром. Хочу прийти домой и лечь спать. Хочу с кем-нибудь поделиться этим, но друзьям непонятно. Как и мне непонятно, что это было.
Втроем веселее
Нарастает стук колес. Бтух-бтух-бтух-бтух-бтух! В клубе, где занимаются паралимпийцы, про тренировки говорят: «Подолбим?»
Гоночная коляска трехколесная и вытянутая. Когда она на тренажере, то задние колеса стоят на специальных валиках, а переднее зафиксировано. Валики создают сопротивление, чтобы колеса во время тренировки не болтались безвольно в воздухе, иначе не было бы толку от такой тренировки.
Спортсмен подъезжает к сиденью на обычной коляске и пересаживается в «боевую». В руках у него специальные перчатки, предмет постоянной заботы. Они истираются, тогда их подтачивают. Они ломаются. Они бывают разной прочности. Есть такие, которых хватит на десятки километров марафона. Такие сломать сложно, они сами кого хочешь сломают, и испортить ими обод раз плюнуть.
— Привет, чаю, кофе?
— Нет, — говорю. — Спасибо.
Гостеприимный человек заезжает на кухню, ставит чайник, выезжает. Знакомимся. Его зовут Саша. Короткая стрижка, взгляд добрый и внимательный.
— Так ты ходячий! А чего на коляске?
— Ну, понимаешь… — пускаюсь в объяснения про задумку эксперимента.
— Ну а чего на коляске-то? — Саше настолько непонятно, зачем здоровому человеку садиться в коляску, что я почти физически чувствую, как это непонимание затвердевает в воздухе. — Или нравится она тебе, что ли? Слезь!
Это не команда, это приглашение. У меня аргументы закончились. У стены серебристый магнитофон посылает в пространство легкие мелодии. Рядом штанга. Пересчитываю количество блинов… Не, я столько не подниму.
В зале стало ощутимо жарче. «Надолбили»…
— Ого вы тут нагрели,— улыбается спортсменка Акжана.
— Сиськи-и-и-и! — преувеличенно радостно подкалывает ее спортсмен слева.
Тренировка продолжается с веселым трепом.
Больше всех
У Саши не ноги, а культи. Он из Владивостока, с морского училища. Ноги потерял в ДТП год назад.
— Под ограждение машина попала, — говорит он. — Час пролежал в минус тридцать семь, пока там скорая ехала, прикинь. Про меня книгу можно писать, — говорит он голосом человека, который не стал бы писать ее сам, но чувствует что-то ценное и неизвестное другим в своей истории. — В минус тридцать семь, ты представляешь! Я в церковь заходить стал. У меня взгляды изменились, как с того света вылез.
Вне клуба Саша уже ходит на протезах, пока с костылями, но скоро протезы заберут на окончательную переделку и подгонят к ногам ровно. Он «долбит» едва ли не больше всех. Тренируется утром, тренируется вечером и так каждый день, только с одним выходным.
— Зачем так много? — говорю. — Чтобы что?
— Чтобы выигрывать, чтобы брать медали. Я хочу побеждать.
— Для чего?
— Вижу себя в спорте. Я несколько лет потренируюсь и буду выигрывать. А вот ты. Ты же, если начнешь заниматься, вес тоже сбросишь. На завтрак кашку — геркулес, овсянку…
— И все, только завтрак, — пытаюсь пошутить я.
— Нет, почему. На обед суп какой-нибудь. На ужин немного… Ты обязательно сбросишь! Вот ты сколько весишь? — спрашивает меня Саша.
— А сколько вы мне дадите?
Все оживляются. Меня просят встать. Все тараторят: «Ну сто, наверное… сто…»
— У тебя рост какой?
— Сто семьдесят три, — говорю.
Саша что-то быстренько высчитывает и говорит:
— Сто двадцать!
— Как ты так посчитал? — спрашиваю.
— По себе, сколько весил до потери ноги плюс поправка на тебя.
Саша прав. Он не только участливый, но и любопытный. Смотрит на меня своими то ли серыми, то ли голубыми широкими глазами.
— А у нас во Владивостоке еще таблетки такие, глотаешь — и они жир сжигают! — не унимается он.
— Из Китая, наверное?
— Да, из Китая. Хотя, не. Ты знаешь, ты купи велотренажер, они недорогие! И крути каждое утро!
Склонность
Саша на тренажере, он наращивает темп. Разогревшись, начинает ускорения. Перчатки бьют по обручу гоночной коляски все быстрее и быстрее, колеса стучат о валик чаще и чаще. Саша долбит. Он вкладывается весь, с него течет пот. Зал нагревается.
— Жарко тебе, Лех?
— Так вы жару даете!
Саша сосредоточенно бьет по колесам, иногда поглядывая на меня. Темп все растет. Потом замедляется. Так проходит час. И тогда Саша переходит на штангу. Уверенно жмет. Потом сползает с матов и начинает делать наклоны.
— Каждому что-то свое дается… — приговаривает он и выполняет наклоны. — Кому-то наука, познание. Кому-то спорт. Тебе вот познание…

ЧЕМ ХУЖЕ - ТЕМ ЛУЧШЕ
Кого нефиг доводить
«В одном из кафе в Междуреченске был ранен посетитель. На инвалидной коляске к нему подъехал мужчина и предложил побороться на руках. Потерпевший отказался, но инициатор состязания стал настаивать, в результате чего произошел словесный конфликт. Инвалид-колясочник достал нож и нанес потерпевшему, мужчине тридцати девяти лет, один удар ножом в грудь, после чего покинул заведение» — заметка в газете.
Испытание
— Слышал, Леха опять сел? — говорит колясочник Сергей. Они с приятелями тренируются в спортзале. — Пишут, он в баре ножом убил, потому что с ним отказались силой мериться. А сам Леха говорит, что потерпевший предложил ему минет сделать. Ну он и сделал!
Сергей поворачивается ко мне.
— Несколько лет назад он уже сидел, — говорит. — Был какой-то скандал, и он за обидчиком на руках на пятый этаж поднялся. И его завалил. Так человека довели! А не фиг нас доводить, мы и сами могем!
— Помню, в начале пути своего, когда уже сломался, гуляли у соседа, — говорит колясочник Валера. — Один подошел ко мне, ни с того ни с сего, и пощечину дал. А я уже был поддатый. Он на кухню, а я за ним. Только он присел, я за волосы его взял и как дал. Он упал. А меня смех разобрал, и все давай меня успокаивать. Что успокаивать? Как это так, подойти и пощечину влепить?! А тот потом очнулся и говорит: «Валер, я где-то вычитал, что если я тебе тресь дам, ты встанешь и за мной побежишь. Решил испытать». Я говорю: «И как, испытал?» Ребята, дайте ей коляску, пусть попробует, какого это!
Мне предлагают не просто сесть в коляску. А представить, что ноги не работают, и опираясь только на руки перетащить свое тело с дивана на нее.
— Ай!!!
Это кричу я. Коляска отъезжает, а я чуть не падаю. Все в зале очень громко смеются.
Враскорячку продолжаю процесс. Пересаживаюсь. Чувствую себя дурой.
Чем хуже — тем лучше
Маленькая кухня Валерия в малогабаритной квартире. Он в коляске двадцать семь лет, больше половины жизни.
— Доставай тарелку, — говорит.
Но тарелка на полке, высоко, как на обычной кухне, если не можешь встать с коляски, ее не достать.
— А как вы ее достаете?
— У меня крючок, я им подцепляю и потом ловлю.
— Может разбиться.
— Так и бьется.
— Почему бы не переделать все так, чтобы было удобно? Полки, например, опустить вниз.
— А зачем? Надо переступить через себя, и в этом будет свобода. У меня и дети так считают. Едем мы с сыном в два часа ночи, я стал перекатываться через бордюр и с коляски вылетаю. Недалеко молодчики стоят, вроде мне помогать. А сын стоит, руки в боки. И говорит молодчикам: «Не надо! Он сам-сам-сам». Меня это так прикололо. Насколько правильно мой ребенок подошел к вопросу. Он знает, что человек сделает сам, он не видит во мне беспомощного человека. А у меня закон жизни всегда был: чем хуже — тем лучше.

ТОТ-ЧЬЕ-ИМЯ-НЕЛЬЗЯ-НАЗЫВАТЬ
Что такое жирный прочерк
— Сергей, вы здесь? — мой вопрос в пространство. Мой герой, Сергей, учредитель благотворительного фонда для слепоглухих, преподает курсы компьютерной грамотности для инвалидов, переводит тексты, и сам он слепой. И я сейчас в черных очках, ничего не вижу. Среди моих знакомых нет инвалидов. Я не знаю, как себя с ними вести. И слово «инвалид» произносить как-то неловко. Это тот-чье-имя-нельзя-называть.
— Полина пришла, — Сергей узнает меня по голосу. — Давайте я вам тут все покажу.
— Давайте, — откликаюсь с готовностью.
Сергей берет мою руку, прикладывает к своему подбородку, а затем ко лбу. Это выражение чего-то очень особенного, очень искреннего, чего-то, что сразу находит отклик у меня в душе. Это язык для слепоглухих.
— Это спасибо, — объясняет Сергей. Я понимаю, что на такое «спасибо» в ответ уже не бросить дежурное «не за что».
— Компьютер, — говорит Сергей, — я изучал по книгам. Мама помогала по мере сил. Позднее освоил метод слепой печати. Сейчас благодаря специальным программам могу переводить текст в звук и обратно. Таким образом, кстати, я пользуюсь интернетом. А решение изучить английский пришло от большого количества свободного времени и лени. У меня была мечта читать Библию по Брайлю. А ее издавали на многих языках, кроме русского. Мой слепой друг в Сергиевом Посаде переписывал ее для себя с английского на русский по Брайлю. Я стал делать так же, но в какой-то момент так надоело, что решил просто изучить английский язык. С детства обожал художественные произведения английских авторов. У меня не было ни интернета, ни словаря. Я нашел в библиотеке старый учебник Бонка по грамматике, крошечный словарь «Минимум для научных работников». Потом начал слушать радио BBC и «Голос Америки». Позд-нее списался с одной английской библиотекой, получил от них книжки. Библиотека подарила мне малый оксфордский словарь. Свои первые коммерческие переводы я сделал с ним.
— А на музыкальных инструментах вы играть умеете?
— Немного на гитаре и флейте, фамилия обязывает. Гитара есть в подсобке.
— А сыграйте сейчас.
— Ну, я только среди своих, когда уже все выпили…
— Чему бы вы хотели научиться, из того, чего еще не умеете?
— Я бы не отказался, если бы меня научили готовить. Я до ужаса боюсь огня, но вот когда-нибудь надеюсь, справлюсь с этим.
Ненадолго у Сергея дела. Я теряю голос моего героя. Внимание обычного человека в минуты такого бездействия переключается на окружающие объекты. Но я ничего не вижу, и получается пробел. В данном случае, скорее, черный жирный прочерк. Ты попадаешь в эту изоляцию каждый раз, когда с тобой не ведут беседу или не зани-маются. Как будто и тебя нет. Страшно, даже очень.
Но Сергей возвращается, и нам предстоит вместе добраться до метро. Его берет под руку один волонтер, меня другой, и процессия выдвигается. Я цепляюсь за Кирилла — так зовут моего проводника — обеими руками.
— Слепые, — говорит он, — так не делают.
По дороге Кирилл рассказывает историю о том, как однажды ему одному пришлось вести целый «паровозик» слепоглухих.
— Видите ли, — говорит, — люди на улицах у нас сердобольные. Я веду подопечных друг за другом по четко выверенной схеме, когда шаг каждого последующего зависит от предыдущего. Тут одна женщина прямо на самом сложном участке пути впивается в замыкающего моего паровоза и кричит: «Я помогу!» Мне становится страшно, что сейчас мы все завалимся. Ценой невероятных усилий удается уговорить ее отцепиться. Получается, что люди очень часто сочувствуют и пытаются помочь, при этом не имея ни малейшего представления, какая помощь нужна. Понимаете?
Думаю, что понимаю.

ТРОЛЛЕЙБУС, КОТОРЫЙ ИДЕТ
У кого какие костыли, очевидные и скрытые
Самое сложное — начать ходить на костылях. Мне кажется, все увидят, что я мошенница.
— Садитесь! — молодой человек лет двадцати уступает место.
— Да ладно… — теряюсь я.
— Как это ладно? — подключается еще один парень.
Обычно молодые люди не уделяют мне столько внимания, когда я вхожу в троллейбус. Интересно, показалась ли я привлекательной? На время эксперимента я инвалид. Звучит жутко.
Усаживаюсь рядом с моей героиней Аллой. Она улыбается и говорит: «Привыкай». Эксперимент начался.
Алле сорок восемь, но на вид чуть больше тридцати, у нее ДЦП с рождения. И на костылях она ходит явно быстрее меня. Стараюсь изо всех сил, но все равно не успеваю. Начинаю злиться. В «Детском мире» широкие подоконники, наконец можно присесть. Расстегиваю куртку, снимаю шарф и шапку, очень жарко. Теперь понимаю, почему Алла всегда легко одета. Жутко хочется пить. Покупаю газировку в автомате, приходится выпить весь стакан сразу, руки-то заняты, и стакан до подоконника не донести. Просить помощи не решилась.
— Вообще, я не люблю дома сидеть, — говорит Алла. — Люблю погулять, на троллейбусе проехаться. В последнее время, правда, и погулять не с кем. Одна подруга болеет, у второй болеет муж, ты вон и то теперь на костылях.
Смеется.
— Раньше я себе снилась без костылей, — говорит Алла, — просыпалась с мокрыми глазами. Просыпалась и понимала, что это от меня никуда не делось.
— Какой был самый яркий из этих снов?
— Длинный коридор, как в космическом корабле обычно показывают. И ты по нему плывешь. Или было, залазишь на башню и обнаруживаешь, что стоишь без костылей, они вообще не нужны. Может, это подсознание не хочет видеть.
— Костыли?
— Ну, естественно. Костыли мне ни разу не снились. Сначала я думала на операцию к тульским врачам пойти. Но потом выяснилось, что после нее две недели нельзя с кровати вставать. А кто будет за мной ухаживать? Ну, и потом там нужен был цикл операций. Я решила не заморачиваться. Вдруг надежд больше, чем результатов. Сначала ревела долго. Потом это трансформировалось в мечту. А потом и мечтать прекратила. Сколько можно. Люди мечтают до определенного возраста стать кинозвездами и рок-певцами, но с какого-то момента перестают. Вот и у меня так. Я на самом деле чувствую себя инвалидом, в основном, только когда начинают на весь автобус орать: «Посадите инвалида!» И еще приходится объяснять, что мне неудобны эти сиденья. У меня был однажды такой эпизод. Кондуктор говорит: «Вам уступают, а вы не садитесь». Я говорю: «А вы будете помогать мне потом вставать?» Хочется выйти, сесть в такси и послать всех. Мне кажется, это у них у самих от страха. Вдруг я там упаду.
— Вот мне страшно задавать тебе вопросы, — говорю. — Страшно, что ты попадешь в какое-то больное место внутри себя.
— Раньше ты бы в море эмоций утонула. А сейчас я вспоминаю это как старую историю. Не волнуйся.
На обратном пути троллейбус полупустой, но одна женщина все равно пытается уступить мне место. Я смотрю на пассажиров и чувствую, что отличаюсь от них, чувствую себя особенной со знаком минус. С другой стороны, что я знаю об этих людях? Единственная разница между нами сейчас в том, что они видят мои костыли, а я их — нет.
Авторы: Анна Кудашева, Москва; Айгерим Ильмухамедова, Алма-Ата; Елизавета Червякова, Москва; Алексей Храпов, Москва; Дарья Гречанникова, Междуреченск; Полина Погодина, Москва; Мария Ручьевая, Мурманск (материал подготовлен творческой мастерской «Настоящий репортаж»)
Текст опубликован в журнале «Русский репортер» от 16 июня 2015 г.