Город недураков

Северяне умеют создавать уют. Они знают, что зимой надо обязательно зажигать в доме свечи: будет и тепло, и светло. Знают, что стены лучше покрасить в белый или ярко-желтый: будет легче подняться посреди полярной ночи, обмануть организм и пойти на работу. Они в курсе, что вообще-то день уже начал расти со скоростью двадцать минут в сутки. Северяне лучше других понимают, что все – временно, и на смену полярной ночи придет следующее чудо – полярный день.
– В детстве по ночам гуляли. Мам, я пошла, – и тусуешься во дворе до двух ночи. А какая разница, сколько времени, если солнце светит? – Таня раскладывает по тарелкам тушеную оленину: темную, дымящуюся, забросанную сверху рубиновой брусникой.
Да, северяне знают, что надо есть мясо. Не обязательно оленину, она дорогая, но мясо жизненно необходимо. Слово «вегетарианец» вызывает у них усмешку. Ну-ну, поживи полгода в темноте и морозе на капусте и яблоках. Во-первых, ты просто разоришься: овощи и фрукты в Заполярье стоят дорого. Во-вторых – не сможешь ходить гулять и работать. Чтобы жить на Севере, надо быть сильным и крепким. И напитки выбирать крепкие: мы, конечно, выпили бутылку красного сухого, которую я принесла к столу, но потом больше налегали на коньяк. В этом деле результат важнее процесса: выпил коротко – стало тепло и оттого хорошо, и незачем прохладное вино цедить.

Таня купила «гостинку» в центре Мурманска год назад. Так называется малогабаритная квартирка или, скорее, комната с удобствами. Крошечная прихожая, душевая, кухня – в двух метрах от спального места. Много белого цвета, с десяток разных источников света: в условиях полярной ночи это важно. На все про все – семнадцать «квадратов», зато своих.
– Я могу стоять посреди комнаты и, вращаясь по кругу, дотянуться абсолютно до всего, – смеется Таня.
Она работает корреспондентом на местном телеканале, снимает репортажи про Мурманск и область и ведет вечерние новостные выпуски. В прошлом году сделала сюжет о саамах, коренных жителях здешних краев, и выиграла с ним в конкурсе.
– Иногда меня узнают на улицах, но я этого ужасно не люблю. Недавно стояла в магазине, выбирала что-то, и вижу боковым зрением: человек тихонечко так заглядывает мне в лицо. Обернулась, и он мне: «А это правда вы?» Ну что им отвечать?
На мой вопрос, чего не хватает в Мурманске, Таня говорит:
– У нас все есть. Многие думают, что, если север – значит, край.
Потом задумывается и добавляет:
– Хочу, чтобы «Икеа» открыли: у них самые хорошие свечи, горят долго. А то из Питера приходится заказывать. 

– У него блэкаут, так что нормально.
– Надо в этом году себе блэкаут сделать.
– Раньше в маске засыпала, а сейчас у меня блэкаут.
Блэкаут – важное слово в лексиконе северян. Так называются плотные шторы, не пропускающие свет. Благодаря им в Мурманске можно спать даже во время полярного дня, когда солнце пялится в окна горожан всю ночь. Два месяца оно наворачивает круги вдоль линии горизонта, не в силах заземлиться. Поэтому мурманчане смеются в голос, услышав что-нибудь про питерские белые ночи. Но сейчас, в январе, здесь так темно, что я не могу подняться до полудня. Наконец, встаю, отдергивают легкие льняные шторы (время блэкаута еще не пришло) и вижу: а жизнь-то уже давно началась. 

Девять, ровно девять вещей я надеваю на себя, чтобы выйти на улицу. Хотя нет – десять. Еще куртка с капюшоном в три мои головы.
Климат в Мурманске умеренный, а если сравнивать с другими заполярными городами, то и вообще хороший. Все-таки триста тысяч человек – не дураки, где попало жить не станут. Здорово выручает Гольфстрим: он тянет к Мурманску свои теплые щупальца, и потому в городе относительно тепло. Нормальной зимней температурой считаются минус десять-пятнадцать градусов. Летом даже случается жара: плюс двадцать пять. Но здешняя жара настолько непродолжительна, что ее, как и солнце, можно легко переждать на работе.
– Я не могу ходить по Мурманску с голыми ногами, – говорит Таня, – даже летом в колготках.
– Почему?
– Да как-то непривычно. Тем более ноги всегда белые: не успевают загореть. Зато летнюю куртку всегда беру с собой.

Если свалиться сюда прямо с луны, то все равно скоро догадаешься, что ты в Мурманске. Во-первых, снег. Он безошибочно подсказывает название города, упруго урча под ногами: ур-ур-ур. Мурманск, то есть. Во-вторых, городская топонимика. Она выкована из холодного ветра, стали кораблей, полярного сияния: гостиница «Моряк», ресторан «Ледокол», отель «Меридиан», улица Полярные зори, гриль-бар «Тундра». И кондитерская «Сладкая жизнь». Мурманчане любят свой город, и уезжать в большинстве своем не хотят.
– Я не нашла город, где мне было бы лучше, чем в Мурманске, – пожимает плечами Таня.
Ну и что, что здесь отопительный сезон длится с сентября по май, в июле может пойти снег, а счет за квартиру в 17 квадратных метров приходит почти на 4000 рублей? Зато тут природа и полярное сияние. Называть его «северным» не совсем верно: точно такое бывает и на Южном полюсе.
– Бывает, идешь домой, мороз, поскорее бы добраться, но вдруг поднимаешь голову и видишь его. И все. Замираешь, стоишь, уже плевать на холод. И люди вокруг тоже зависают.
Вечером Таня загружает на телефон приложение, высчитывающее вероятность полярного сияния.
– Так хочется, чтобы ты его увидела.
Мы будем отслеживать эту вероятность каждый день, но сияние так и не появится.

Мурманск – крупнейший в мире город за Полярным кругом. Плотно и мягко его сжимает кольцо залива и тундры, забрызганной голубыми кляксами озер. Наверное, благодаря такому соседству горожане не потеряли связи с природой. Как еще объяснить, что холодным январским утром они по доброй воле идут на высочайшую точку города, сопку Солнечная? Зачем? Да солнце встречать. Последние сорок дней в городе царствовала полярная ночь – настоящая злая королева. Она каждый год похищает солнце и горожане живут в синеватых сумерках. Но сегодня чары должны рассеяться.
– Смотри, как зомби идут!
Мы едем с Таней и оператором Мишей на верхушку сопки снимать сюжет о встрече солнца. В гору, тяжко утопая в снегу, медленно бредут черные фигурки людей. Ветер со снегом бьет их в спину и пригибает к земле. Через минуту, когда наша машина застревает, «зомби» начинают нам помогать, выталкивая из снежного плена.

На проспекте Ленина стоит памятник Ленину, но я иду к третьему Ленину в Мурманске. Он стоит на приколе у веселенького голубого здания Морского вокзала. «Ленин» – это первый в мире атомный ледокол, построенный в Советском Союзе в 1957 году. Отходив 30 лет в Северном Ледовитом океане, продавив своим черным телом тонны льда, он оказался на вечной стоянке в Мурманске.
Сегодня в городе тепло: всего десять градусов мороза. Можно было бы даже наслаждаться прогулкой, если бы не ветер: он бьет то в бок, то в лицо, отбирает у неба ледяную крошку и мечет ее мне в лицо. Телефон и фотоаппарат почти разрядились, хотя какая разница: заиндевевшие руки все равно не слушаются.

Мост через Кольский залив открыли больше десяти лет назад, и в свои первые четыре года он был самым длинным мостом за Полярным кругом. Конечно, Мурманску это звание было ни к чему, здесь и так половина того, что есть в городе, имеет звание «самого». Чаще всего – самого северного. Вот, например, Макдональдс на площади Пять Углов. Его долго не открывали, медлили: считалось, город слишком мал для такого пищевого гиганта. Но прошло время – и пожалуйста: теперь у нас в стране есть самый северный Макдональдс в мире.
Или троллейбус. Красиво же, когда в мороз из-под его дуг вылетают синюшные искры? Мурманск – подходящий для этого город , здесь часто бывает мороз, иногда даже в мае. Как в 1962 году открыли троллейбусную сеть, так она и стала самой северной в мире. Некому переплюнуть.

Я бы совсем не удивилась, если бы в один из вечеров Таня приготовила на ужин снег. Почему нет – его в Мурманске много. Ноги приятно утопают в снежной каше, похожей на разваренную манку, а потом так же мягко едут по стеклянному льду. Он похож на спинку свежемороженой трески. Машины с кашей не справляются и застревают прямо во дворах. Пешеходы ругаются и берутся за лопаты. Но зиму, кажется, любят.
– Мы недавно ходили делать ангелов, так весело было, – Таня чиркает спичкой и зажигает белую свечу, – я закопалась в сугроб, обнимала его и говорила: «Моооой, это только мой снег». Вот, смотри.
На экране телефона я вижу Танину голову. Все остальное вокруг – только снег.

Алёша большой, крепкий и, наверное, красивый. Наверное – потому что лицо его можно разглядеть только со стороны Кольского залива, а как туда заберешься. Алёшу построили в честь 30-летия Победы. Спешили, не успевали, даже как-то схалтурили, но сделали. Официально этот памятник называется – Защитникам Советского Заполярья в годы Великой Отечественной войны. Горожанам больше нравится Алёша.
К нему надо обязательно сходить, даже если ты не молодожен и не собираешься вешать замок. Надо идти в гору, тонуть в белом снегу, нарываться на лед под ним. Передо мной идет пожилая пара. Они тоже тонут, вязнут, нарываются. 

Тут надо постоять, отдышаться. Потом – впиться слезящимися глазами в залив и с ужасом подумать: всего 50 километров – и начинается Северный Ледовитый океан. Казалось бы, от него должно нести холодом, но нет: благодаря теплому течению Гольфстрим Мурманский порт никогда не замерзает. И потому зимой тут, в общем-то, хорошо. Главное, сохранять тепло.
Вечером Таня зажигает свечи и расставляет их почти по всем поверхностям в квартире: на столик, подоконник, выбеленную деревянную полочку.
- Летом ездили в Териберку, там море выбрасывает доски: белые от соли, обкатанные, гладкие. Мы насобирали целый багажник. Какая тебе нравится? На, выбирай!
Она высыпает на кровать пакет обрубочков. Наверное, они когда-то были лодками Баренцева моря. Я незаметно пробую один на вкус. Соленый. 

Я возвращаюсь к Ленину два дня спустя, чтобы попасть на экскурсию. Около металлической цепочки топчется группа людей, иностранцев в том числе. Потом нас целый час водят по нутру ледокола, а оно, это нутро, сногсшибательно шикарно. Все обито древесиной медового цвета, на полу – ламинат, в кают-компании – книги и музыкальные пластинки. Полвека назад на оформление «визитной карточки» государства не скупились. Здесь бывали Гагарин и Фидель Кастро, например. Команданте вообще свой первый визит в Союз начал именно с Мурманска.
Сейчас на «Ленине» живут боцман и белый кот по кличке Вано.
– А он не грузин? – Спрашиваю экскурсовода.
– Кто, боцман?
– Нет – кот!
Говорят, встретить Вано в коридорах ледокола – к счастью. Поэтому, отстав от группы, интересуюсь у кассирши:
– А котика вашего нигде не видно?
Женщина бросает взгляд на часы и серьезно отвечает:
– Так он, наверное, ужинать пошел.
Мы заходим в темное помещение. На стенах – проекционные изображения заполярных жителей: медведей, песцов, оленей. Экскурсовод переключает кадры. Останавливается на какой-то птице и хитро смотрит на группу:
– Ну, кто знает, как называется?
Группа молчит.
– Даю подсказку: есть такая певица.
Все молчат, как сговорились. Экскурсовод выдыхает:
– Гага! Ну гага ведь! Как Леди Гага. А то мне тут в одной группе сказали: Пелагея…

Около Семеновского озера стоит колесо обозрения, но в такой ветреный мороз его хочется назвать только чертовым. Билет стоит 250 рублей – дороже, чем на ледокол. Меня встречает растрепанный парень. Он – смотритель колеса. Мимо нас медленно плывут разноцветные кабинки: открытые и закрытые.
– Че, покататься захотелось? Садись тогда уж сразу в открытую!
– Я так и хотела, – бодрюсь в ответ.
Первую часть пути колесо движется, как по маслу. Камера снова разрядилась, поэтому я просто сижу на краешке пластиковой лавки и смотрю на город. Достигнув верхней точки, колесо останавливается. Я поглядываю в сторону Северного Ледовитого океана. Ветер осторожно шарит холодом у меня в капюшоне и слегка раскачивает кабинку. Оказывается, здесь наверху очень тихо. 

Внизу меня встречает растрепанный смотритель:
– Не понимаю, что тут зимой делать! Другое дело – летом. Пошел в лес, набрал грибов и ягод…
– Вы любите лес?
– Очень, – парень в момент заводится, – очень люблю, могу уйти дня на три, бродить там… опасно бывает, конечно, росомаха там какая-нибудь. Она, знаешь, хитрая какая: пока человек идет, ни за что не прыгнет, а будет его преследовать. А вот только ты сядешь, она сразу на загривок – бах!
– А вы встречали росомаху?
– Я-то? Неееет, зачем. Что я, дурак, что ли?

В последний мой вечер в городе Таня готовит на ужин треску. Пожалуй, она —самая мурманская рыба. Несколько лет назад на площади Пять Углов горожане даже установили памятник треске. Изогнувшись металлическим телом, рыбина смотрит куда-то в сторону делового центра «Арктика». В ее глазах столько пустоты, словно она знает, что рыбных производств в городе осталось мало, и почти всех ее сородичей везут на обработку в Москву или Норвегию. А потом возвращают на родину в консервных банках и вакуумных пакетах. Втридорога.
—Помню, как папа из рейса приносил мешки креветок высотой со стул. Чистили всей семьёй и ругались, что складывать уже некуда.

Таня разламывает вилкой белое рыбье тельце и говорит:
—Треска вкусная, а ерша до сих пор не люблю. В детстве хватило: он у нас на балконе вместо шторок висел. Потом все бельё им пахло. А еще помню — как-то раз папа вернулся ночью из рейса: девять месяцев не виделись. Разбудил меня, хотел обнять, а первое, что я ему сказала — иди, побрейся… Все-таки в бородах рыбаков никакой эстетики.